Уже рассказывал, что в начале 80-х отца послали работать в Монголию, так что чуть больше года я учился в Улан-Баторе. Для советских людей там существовали советские магазины и советские клубы и кинотеатры. А для советских детей были советские школы. Прямо в столице типа суверенной страны существовали структуры страны соседской, причем вход коренного населения на территорию этих структур был строжайше запрещен. Строжайший аппартеид, если называть вещи своими именами. Тут в магазинах нормальный хлеб, нормальные продукты, конфеты всякие, печеньки. А у дверей магазина толпятся местные жители, умоляющие им купить в этом близком, но недоступном раю хоть что-то. Кстати, идти навстречу местным и покупать им что-то строжайшим образом было запрещено. Если вас ловили за руку, можно было иметь очень и очень серьезные неприятности.
Но мне в мои 11-12 лет все это было как-то пофигу. Я учился в обычной советской школе, только с никакущим преподаванием французского языка (мне потом пришлось нагонять еще очень долго) и с одноклассниками и учителями практически со всего бескрайнего Советского Союза. У нас учились дети из Омска и Кемерово, учился один абсолютно рыжий белорус и одна огненно чернобровая Марианна из Кишинева. Физкультурник был из Малаховского подмосковного института физкультуры. Литературу и русский вела у нас чопорная леди из Ленинграда.
И вот однажды леди по лит-ре заболела, и заменять ее доверили тетеньке из библиотеки. Урок у нее сразу же начался нестандартно:
- Здравствуйте, сановни детишки, - или как-то в этом роде по-украински начала она,- Зараз я заменяю Елену Павловну, и мы с вами изучим величайшего поэта и писателя моей родины, Тараса Григорьевича Шевченко.
Для меня в мои 11-12 лет было странно слышать на уроке русского языка смесь русского и украинского, странно было услышать, что у учителя может быть другая родина, нежели у меня, ну а дальше началось уже совсем странное:
- Якшо Тарас Григорьевич писав по-украински, то и учить мы его будем на великом украинском языке. Я буду читать, а вы записывайте. Потом я проверю.
И она начала на чистом украинском читать нам "Ревет и стонет Днепр широкий". Она читала, а я записывал ровно так, как слышал. Поэтому у меня в тетради появилась следующее:
"Ревета стобнет Днипр широкий" Не знал я, как еще записать прочитанное "Реве та стогне..."
От этой фразы мои родители сначала долго ржали, потом призадумались, затем мама сходила в школу, где задала директору ряд вопросов, по результатам которых тетушка библиотекарь вернулась навсегда в библиотеку, злая на весь москальский мир, ополчившийся на "ридну Украину". Ну а я вот так примерно впервые узнал, что у меня на родине все же существуют некоторые противоречия, о которых не говорят по телевизору, но от этого они никуда не деваются. Никуда не делись они и до сих пор.
Но мне в мои 11-12 лет все это было как-то пофигу. Я учился в обычной советской школе, только с никакущим преподаванием французского языка (мне потом пришлось нагонять еще очень долго) и с одноклассниками и учителями практически со всего бескрайнего Советского Союза. У нас учились дети из Омска и Кемерово, учился один абсолютно рыжий белорус и одна огненно чернобровая Марианна из Кишинева. Физкультурник был из Малаховского подмосковного института физкультуры. Литературу и русский вела у нас чопорная леди из Ленинграда.
И вот однажды леди по лит-ре заболела, и заменять ее доверили тетеньке из библиотеки. Урок у нее сразу же начался нестандартно:
- Здравствуйте, сановни детишки, - или как-то в этом роде по-украински начала она,- Зараз я заменяю Елену Павловну, и мы с вами изучим величайшего поэта и писателя моей родины, Тараса Григорьевича Шевченко.
Для меня в мои 11-12 лет было странно слышать на уроке русского языка смесь русского и украинского, странно было услышать, что у учителя может быть другая родина, нежели у меня, ну а дальше началось уже совсем странное:
- Якшо Тарас Григорьевич писав по-украински, то и учить мы его будем на великом украинском языке. Я буду читать, а вы записывайте. Потом я проверю.
И она начала на чистом украинском читать нам "Ревет и стонет Днепр широкий". Она читала, а я записывал ровно так, как слышал. Поэтому у меня в тетради появилась следующее:
"Ревета стобнет Днипр широкий" Не знал я, как еще записать прочитанное "Реве та стогне..."
От этой фразы мои родители сначала долго ржали, потом призадумались, затем мама сходила в школу, где задала директору ряд вопросов, по результатам которых тетушка библиотекарь вернулась навсегда в библиотеку, злая на весь москальский мир, ополчившийся на "ридну Украину". Ну а я вот так примерно впервые узнал, что у меня на родине все же существуют некоторые противоречия, о которых не говорят по телевизору, но от этого они никуда не деваются. Никуда не делись они и до сих пор.
Комментариев нет:
Отправить комментарий